Все люди, как известно, разные. И ощущения от близости с ними, тоже, разные. Лет десять назад, я бы смотрел на женщину у иллюминатора с презрением. Сейчас, в сорок лет, смотрю, проявляя терпение и понимание.
— Кипяточка можно? — женщина окликнула проходящую мимо стюардессу, проверяющую положение кресел, показывая ей коробку с лапшой быстрого приготовления.
— Уберите! Вы что? После взлёта мы предложим вам напитки, — стюардесса смотрела на неё с укором. Оно и понятно, молодая девушка, не знающая, что такое голод.
Женщина, изобразив на лице «говорящую» о низком качестве предоставляемых авиакомпанией услуг, гримасу, спрятала лапшу в сумку и вытащила свёрток в фольге. Ещё секунд десять и по салону быстро начал распространяться запах жареной курицы.
Теперь уже я, с удивлением уставился на свою соседку слева.
— Что? — не вынимая куриную ножку изо рта, спросила меня женщина. — Я со стыковочного!
Самолёт начал своё движение стремительно набирая скорость. В такие моменты пассажиры сосредоточены на своих, внутренних переживаниях. Женщина слева тоже переживала, по-своему. Её левая рука металась в поисках салфетки или платка от заднего кармана джинсов до стоящей в ногах сумки. Правая, «поражённая» двумя пятнами жира, висела над моим коленом. Наконец, ей удалось достать из кармана медицинскую маску. Она быстро вытерла с руки жир и засунула маску обратно, в задний карман.
Самолёт набирал высоту, а я, с целью отвлечься, выстраивал портрет соседки слева.
Около тридцати пяти. Не особо следит за собой. Некогда белые ободки подошв кроссовок давно не видели мыла. Джинсы. Пожалуй новые, строгого фасона. Никаких тебе дырок модных или вышивок. В таких сейчас и в театр ходят, и на стройку тоже можно. Клетчатая рубашка. Очень похоже, что мужская. Закатанные по локоть рукава, расстегнутые три пуговицы открывали вид на белый топик, теперь так же пораженный двумя пятнами жира. Почти современный смартфон в вязаном чехле, несколько неаккуратно окрашенные ногти и причудливо закрученные на голове светлые волосы. Обручальное кольцо на левом безымянном пальце. Ах, да, ещё. Ярко-красная помада, небрежно нанесённая ею минуту назад, до разрешения командира корабля расстегнуть ремни.
Я смотрел на торчащую из кармашка, впереди стоящего перед женщиной кресла, обглоданную косточку от курицы и всё больше склонялся к контакту с соседкой справа.
К слову сказать, с неё и надо было начинать рассказ. Но она… Как бы это сказать… Выглядит очень молодо. И очень хорошо выглядит!
Внимание к ней, по сути, годящейся мне в дочери, пугает меня самого. Но если мной уже составлен портрет соседки слева, то почему бы…
Итак. На вид, лет двадцать восемь. Но это не точно. Возможно тридцать два или двадцать пять. Так бывает, знаете ли. Лицо молодое, но глаза… Словно от человека постарше…
Стройная. Светлые, длинные волосы, от которых приятно пахнет. Неяркий макияж, простенькая белая блузка и тоненькая золотая цепочка. Юбка по колено даёт возможность оценить красивый загар и элегантные голубые босоножки. Обручальное колечко тоже на левой руке. Идеально ухоженные ногти и красивая, завораживающая улыбка. Мне она, подарила её трижды. Я помог ей с багажом, предложил, открыть перед ней столик и скорчил гримасу при появлении запаха курицы. Каждый раз ответом была красивая улыбка.
«Кто же тебя бросил в столь юном возрасте? Почему не сложилось? Тяжело ли расставались? Зажила ли рана? Нужен ли врач?»
Я не врач, но в подобных обстоятельствах, готов. Хотелось стать на эти три часа, этой прекрасной незнакомке, старшим другом, батюшкой, подружкой с удобной жилеткой для слёз. Но увы. Похоже, я пока не заслужил право слышать её голос.
Я из тех, кто не спит в полёте. Соседка слева, выпив стакан сока, отключилась с широко раскрытым, источающим запах курицы, ртом. Соседка справа, казалось, относилась ко мне благосклонно. Я понимал её. Заговорить со мной, значит подарить надежду на более близкое знакомство. Когда как улыбки и кивки головой ни к чему не обязывают.
— Я смотрю, вы не боитесь летать. Спать не собираетесь? — я нашёл в себе смелость попытаться установить более близкий контакт.
В ответ ещё одна улыбка.
— Тоже, в Симферополь летите? — она кивнула, не пытаясь меня пристыдить за порядком устаревшую шутку.
— Отдыхать? — она улыбается. — А я вот на работу. Буду тестировать новую инфраструктуру для туристов. Прежняя, говорят, износилась уже, — и снова улыбка в ответ на мою шутку.
Мне показалось, что не видит она никаких препятствий в том, что я постарше. И правую руку, не отягощённую обручальным кольцом, я уже несколько раз демонстрировал. Вдруг её взгляд остановился на книге, засунутую мной в карман впереди стоящего кресла.
— Блок. Вы любите Блока? — я вытащил книгу и развернул посередине.
Осень поздняя. Небо открытое,
И леса сквозят тишиной.
Прилегла на берег размытый
Голова русалки больной.
Она слушала очень внимательно и каждый раз, когда я заканчивал читать очередное стихотворение, улыбалась. Я видел, что ей нравится и не мог остановиться. У меня просто не было на это причин. Мне хотелось говорить о ней, обо мне, о возможной дружбе. А она хотела слушать Блока.
Наконец я прочитал последнее стихотворение, а капитан корабля объявил о заходе на посадку. Ещё немного и наши дороги разойдутся. Я склонился к соседке и ощутил красивый тонкий аромат.
— А… хотите, я свои почитаю? — прошептал я ей на ушко.
Опять прекрасная, белозубая улыбка. На этот раз смеялись и глаза.
Я шаг печатаю по свежей краске,
Уложенной на трассе по утру.
И превращаю, не надевши маски,
Сплошную линию в пунктирную черту.
Я не бунтарь и не разбойник,
Художником считаю я себя,
Какой дурак поставил тут отбойник?
Его всего засрали голубя.
Громкий хохот, называемый в народе — ржач, раздался слева от меня. Оказалось, дама со стыковочного уже проснулась и тоже слушала меня.
— И это Блок? С ума сойти, хрень какая!
— Нет. Не Блок, — ответил я, стараясь спрятать свою обиду. — Кашкин.
— Кашкин? — удивилась дама у иллюминатора. Никогда не слышала. — Впрочем, какая фамилия, такие и стихи. Стюардесса! А сок ещё остался? — соседка переключилась на проходящую мимо бортпроводницу, проверявшую положение кресел.
Смущённый поведением соседки слева, я отметил, что прекрасная соседка справа совсем не разочарована моими стихами. Она улыбалась и кивала головой. Я украдкой показал пальцем на женщину, громко глотавшую принесённый ей сок, а потом покрутил этим же пальцем у виска.
Мы сели. Благополучно и почти без болтанки.
— Меня зовут Артёмом, — спохватился я, мысленно ругая себя, что не сделал этого раньше. Но, кажется, она ничего не услышала. Аплодисменты командиру корабля, плавно вернувшему нас на землю, заглушили мой порыв.
Девушка встала и улыбнувшись мне, направилась к выходу. Я не успел за ней в проходе между нами было человек сорок. Бортпроводница, стоявшая недалеко от наших кресел, призывала всех сесть на свои места и надеть маски. Но как-то слабо призывала. Обратно в кресла никто не кинулся.
— А ваша соседка уже там, — стюардесса, видя мою растерянную физиономию, показала рукой вперёд.
— Я знаю.
— Вы ей стихи читали всю дорогу. Я слышала.
— Да. Блок. И этот… Кашкин.
— Кашкин? Никогда не слышала. Впрочем, ей всё равно!
— Почему? — удивился я.
— Как почему? А вы не знаете?
— Чего я не знаю?
— Француженка она. Ни по-русски, ни по-английски ни бум-бум.
Некоторое время я пребывал в замешательстве. Стало понятно почему мои порывы к общению поощрялись только улыбками. Вспомнилось кольцо на левой руке. «Ну конечно! Такая шикарная особа не может быть свободна!»
Я шарил рукой по карманам в поисках маски.
— Так что ж она… как рыба?
— Шифруются. Нельзя им. Евросоюз. Санкции. Наденьте маску, пожалуйста, — попросила меня стюардесса.
— Да, конечно. — Я судорожно засовывал руку по очереди в каждый карман ветровки. — Кажется, я её где-то выронил.
— У меня две. Могу поделиться, — услышал я сзади. Перед моим лицом, на указательном пальце вытянутой руки, женщины со стыковочного рейса, висела медицинская маска с двумя жирными пятнами.
